Кровь и почва - Страница 6

Отрывисто кашлянул еще один человек, стоявший у шторы — высокий и крепкий, с грубым округлым лицом — словно невымытый шампиньон, взглянувший из мутного варева. Его широкий и белый глянцевый лоб был весь в мелких шрамиках. Держался он неприветливо, и при виде Гортова еще больше окаменел лицом.

— Долгожданная встреча! — сказал восторженный батюшка, перемигнувшись меж тем с Шереметом. — Александр Михайлович так вас нахваливал… Уже не терпелось вживую взглянуть… А вы к нам прямо из леса?..

— Из леса вестимо, — откликнулся Шеремет, при этом тихо и счастливо прыснув.

— Как прекрасно… — батюшка придирчиво оглядел Гортова, — практически юноша, молодой и красивый, и при этом затворник. Должен сказать, юности необыкновенно идет аскеза. Не-о-бы-кно-вен-но идет!

— Андрюша — великий профессионал, — сказал Шеремет, со значением отхлебнув чаю.

— …Молодой, да еще и профессионал, патриотических взглядов — это такой дефицит, — Иларион снова взглянул, на этот раз одним недоверчивым глазом. Послушник подлил ему чаю. — Ведь уже выросло поколение людей, вскормленных грудью Запада. Пропащее, росшее как попало… ваше поколение, Андрей, и те, что помладше вас. Патриоты Америки, как я их называю… — батюшка говорил, не теряя лихой улыбки. — По земле, пропитанной кровью наших отцов до самого ада, — батюшка потянулся рукою вниз. — Ходят какие-то млекопитающие, Иваны, не знающие, родства, жуют свои эти гамбургеры…

— Верно! — сказал Шеремет.

— Иван, вынь гамбургер изо рта! — воскликнул Иларион, на мгновение став серьезным.

Гортов поерзал в кресле, чувствуя, что сиденье ему как будто сопротивляется.

— Но вот когда я вижу таких молодых людей, сердце радуется, — Иларион, Шеремет и послушник — все, кроме сурового человека у шторы, чему-то мечтательно улыбнулись. Иларион, наконец, присел.

— Хочу вам сказать, что это не просто работа, не просто газета, не просто партия… Это товарищество, это собор. Вы уже успели почувствовать, какая ангельская жизнь в Слободе? Как хорошо и спокойно!

— И воздух! — резко вскричал Шеремет. Послушник подлил и ему чаю.

— М-да… — мямля, Гортов выплюнул изо рта какую-то жеваную бумагу.

— Прошу вас, афонский мед, — Иларион пододвинул в центр стола розетку с рыже-оранжевой жижей. Медовая нитка блеснула и сразу исчезла в его бороде. — И ты, Шеремет, угощайся!

Шеремет мед не хотел, он и так благолепно сиял, сочась медом, с его лица батюшка мог бы черпать мед.

Возле окна был постамент с уменьшенной копией Слободы. Она была выкрашена в серый блестящий лак, но кресты и купола были золотистые. Всюду возвышались луковки храмов, с одного на другой край Слободы был переброшен обширный мост над озером. На необъятом еще жизнью краю Слободы, который пока был в поросшей травой руинах, должны были стоять цирк и аттракционы.

— Это макет будущего. Так Слобода будет выглядеть через пять лет, — Иларион снова поднялся на ноги. — Вы видели наши проспекты? Нет?.. Немедленно принести!

Послушник скрылся в двери.

— Не видел проспектов… — вздохнув, покачал головой батюшка.

Гортов стал послушно листать хрустящий буклет с изображенными на листах людьми в чистых рубахах и празднично разукрашенными домами, сделанными под ампир.

— Наши разработчики сейчас специальную программу делают — это бомба! Идешь по улице с телефоном, — Иларион достал айфон. — Подносишь к любому дому и выбираешь год. Например, 1650-й, — Иларион даже потыкал для вида по пустому экрану. — И появляется голограмма. Дом, точно в том виде, в котором он был, и люди, совсем как настоящие! И они будут разговаривать как живые! Можете в это поверить!?

— Нет… Да… — засуетился Гортов.

— Каково, а? — Батюшка хлопнул буклетом.

— Чудесно! Ах, как чудесно! — восклицал Шеремет, обольстительно улыбаясь.

— Представляете, совершенно живой Михаил, например, Федорович…

— Федорович, — повторял Шеремет, завороженный.

— …Романов перед вами стоит. И можно ему задать любой вопрос! Абсолютно любой!..

— …Но только если не острый, — подмигнув Гортову, договорил развеселый батюшка.

* * *

Знакомство на том не закончилось, и компания спустилась в подвал по пыльной мраморной лестнице. Всюду был альковный мрак и жар печи. Парили в полутьме расписные стены. Иларион по пути послал Гортову несколько ласковых ободряющих взглядов, и Гортов с трудом улыбнулся ему в ответ.

Старик с прерывистой сединой по всей голове, одетый в белогвардейский мундир и шаровары, встречал их народной песней, которой Гортов не знал. Шеремет подпел белогвардейцу в ответ, широко разведя руки, и Гортов снова запаниковал: крестик запрыгал под нижней майкой как уголек, и вена на лбу опухла и застучала в темя.

Потянулся бревенчатый зал. Всюду были опять картины, иконы. Русь, много Руси. Русь, святая и непобедимая. На потолке купола. Официантки в кокошниках. В сизом тумане плавали части тел — вот глаз, а вот и целая голова. Бороды, бороды, густые и жидкие, длинные и короткие; золотые, ржавые, медные; книзу cужающиеся, как будто меч; книзу пушащиеся, как перевернутые одуванчики. Гортов заметил, как сквозь туман обрывок руки потянулся к водке.

С приближением к столу туман поредел. За столом шумели, и с приходом гостей не убавили шума. Гортова посадили с краю. Иларион занял место напротив него. Сопровождавший их угрюмый неназванный человек ушел далеко от них, встав с другого края возле бритых юношей в черных рубашках. Они бросались друг в друга тяжелыми, будто гири, односложными фразами, не обращая внимания на других гостей. Во главе них сидел человек со смутно знакомым лицом — длинные женские локоны, поседевшая тень щетины, кофта, распахнутая на волосатой груди; ямайские бусы и большой золотой крест, сливающийся с загорелым телом.