Случайно взяв в руки новый текст Борткова, он устроил скандал из-за «православных», написанных с маленькой буквы. Гортов пытался заметить, что таковы нормы, на что Спицин, ранее тихий, молчащий, вдруг превратился в пышущий паром и плещущий кипятком самовар и закричал: «Пора изжить эти комплексы! Сколько можно себя стесняться? Православные мы! Православные!» — было страшно смотреть, как фальшивый яростный агитатор вдруг так страшно восстал в этом слабеньком человеке.
Или еще вот Спицин стал всюду, и к месту, и нет, расставлять многоточия — особенно в заголовках — с совершенно неясной целью. Работа превращалась в невеселую карусель, крутившуюся без смысла.
Однако эра Спицина была скоротечна. Гортов слег с простудой на пару дней, и, когда вернулся, Спицин уже сидел, забившись, в углу, и из его просторной в шее футболки выбивались вместо волос комки ваты; вся спина Спицина вздулась, словно вдохнула воздуху. И ростом он казался чуть выше — потому что сидел, подложив подушку.
Позже, когда Спицин, охая, пошел в туалет, Бортков сказал: «Его вчера выпороли на заднем дворе. Жуткая была сцена. Жаль, ты не видел. Спицин уже не главный».
— Выпороли?
— Ага, плетью-восьмихвосткой прошлись. Лупил один из вон тех, на дворе. А я держал за руки.
Гортов, не поверив в такое, спросил: «А кто же теперь за главного?».
— Пока не знаю, — Бортков пожал плечами, пристрастно оглядев с ног до головы Гортова, словно в его руках было это новое назначение.
Чеклинин поймал Гортова за руку в коридоре и резким движением, словно финкой ударил в бок, сунул ему тонкую стопку денег. «За хорошую работу тебе. Поощрение. Со следующего месяца ты за старшего. Спицин, оказывается, идиот».
Держа деньги беспомощно, Гортов хотел спросить про Порошина, но его язык крепко застрял на нёбе. «А…», — сказал он одну букву и на том замолчал. Дальше сказать не получалось. Чеклинин внимательно посмотрел на него и, хлопнув легонько в плечо так, что колебания от удара дошли до сердца, сбежал. — «Бывай, Гортов».
Кто-то снизу мычал. Мимо пронеслась суровая женщина. «Вы не знаете, кто сюда корову привел?» — спросила она у Гортова без остановки. Гортов не знал и пожал плечами.
Только он направился опять в кабинет, как вдруг кто-то шагнул из темноты и сказал: «Однажды пришел к Ивану IV старец…», — Гортов вскрикнул и отшатнулся, схватясь за сердце.
Из темноты показался Бортков. Не обратив внимания на реакцию, он продолжил без паузы: «Старец поприветствовал государя, а тот дружески поприветствовал его в ответ. — „Здравствуй, о, премного верный мой раб! За твою верность я отплачу тебе даром. Ну, подойди поближе и сядь со мной“. Старец сел. Царь схватил старца за ухо и отрезал его ножом. Старец тяжко вздохнул и, подавляя боль, воздал тому благодарность. А царь сказал: „С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии я дам тебе больший…“».
Бортков смотрел на Гортова не отводя глаз, хотя история его завершилась.
— И… чего? — спросил удивленный Гортов.
— Да так… Подумай, — Бортков состроил страшную глупую рожу и скрылся.
Вечером пришла Софья в цветочном платье. Впервые от нее пахло не бабушкой, а чем-то девичьим. Она сказала, что в Слободе открылся после реставрации доходный дом купца Григорьева.
— Пойдем посмотрим, — сказал Гортов.
По дороге Софья наговорила каких-то совсем смешных глупостей: про то, что ее друзья недавно купили в Китае настойку с заспиртованной змеей, а когда открыли, она вылезла и укусила обоих за нос. Про то, что метеорит, который упал у нее на родине — Софья была из Челябинской области — это на самом деле нас так бомбят инопланетяне.
Гортову было хорошо — легкий воздух пьянил, и было просторно и тихо, и Софья касалась его рукой. Он чувствовал, что свободен, что старых и мертвых чувств, отравлявших его, теперь окончательно нет, и он даже сказал: «Спасибо» Софье, прервав ее глупую болтовню. Так не дойдя до особняка, они поцеловались.
Теперь на кровати было тепло, вот только места уже не хватало. Горячей попой Гортов был придавлен к стене и лежал, взявшись рукой за горячую грудь. Софья, как большой зверь, дышала.
— Хочешь чаю? — спросил участливо Гортов, который был счастлив и оттого не мог спать.
— Нет. Мы не очень шумели?
— Ты молчала вообще, — сказал Гортов.
— Я — конечно. Но вот кровать скрипела. Надо смазать пружины. Умеешь? Я завтра принесу солидол.
— Ладно, милая.
Софья перевернулась к Гортову, высвободив грудь из его руки, и покрыла его грудь своей ладонью.
— У тебя тут как-то… пусто, что ли. И такая тоска. Надо нам завести животное.
На День Святителя Николая Чудотворца слободчане толпились возле реки. «Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!», — кричали они, кидая зажженные веточки в воду. Оказалось, они звали воскрешенного Николаем мальчика, который вышел из вод на следующий день после того, как утоп в озере (одно из чудес Николая). К счастью, в этот раз он не вышел.
Почему-то Гортов не находил в себе силы спросить, что случилось с Порошиным. Конечно, и так все понятно — арестовали. Наверное, будет суд. Гортова наверняка сами потревожат и позовут в свидетели. Не позвали сразу, потому что судебные процессы у нас очень медленно разворачиваются. Ведь еще рано звать. Но в то же время он ясно осознавал, что никуда его не позовут, и что суда не будет. Что все разрешилось другим путем.
«Может, его закопали? Ну конечно, конечно», — иронически спорил он сам с собою. — «В Слободе всех режут на части, мучают в средневековых застенках. Малюта Скуратов выжигает огненной сталью глаза». А что с той милой девочкой, облившей мочой Северцева? Ее пытают и бьют чекисты в подвалах? Отрывают ногти, вздергивают на дыбе?.. Или давно закопали тоже?